Шведские артиллеристы в русском плену (1709–1721), Ефимов С.В. (Санкт-Петербург), часть 1

Министерство обороны Российской Федерации Российская Академия ракетных и артиллерийских наук Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи Война и оружие Новые исследования и материалы Труды Четвертой Международной научно-практической конференции 15–17 мая 2013 года 

В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ, особенно в связи с 300-летним юбилеем Полтавской баталии (27 июня 1709 г.), возникает все больший интерес к судьбам военнопленных – как русских в Швеции, так и шведов в России¹.

После катастрофического поражения шведской армии под Полтавой и капитуляции оставшейся ее части при Переволочне на Днепре в русском плену оказалось огромное по меркам XVIII в. число военнопленных. Среди них были как военные в различных чинах – от солдата до генерал-фельдмаршала, так и гражданский персонал (чиновники, мастеровые различных специальностей, офицерские семьи и т. п.), сопровождавший армию Карла XII. В русском плену оказалась и большая часть шведского артиллерийского полка.

В Архиве Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи отложились документы, связанные с пребыванием в России пленных шведских артиллеристов. Эти документы, в своем большинстве не введенные в научный оборот и не известные даже специалистам, позволяют осветить историю пребывания военнопленных шведских артиллеристов в России.

Следует оговориться, что под пленными шведскими артиллеристами (или, как тогда называли, «артиллерийскими служителями») подразумевались не только офицеры и рядовые, состоявшие на службе в полку, но и гражданские специалисты, обслуживавшие артиллерийский парк.

Со времен «льва Севера» – короля Густава II Адольфа – шведская артиллерия считалась одной из лучших в Европе. Полевой артиллерийский полк шведской армии был учрежден еще в 1655 г.² В годы Северной войны шведская артиллерия прекрасно зарекомендовала себя в сражениях под Нарвой (1700 г.), при Салатах (1703 г.), Якобштадте (1704 г.), Гемауэртгофе (1705 г.), Головчино (1708 г.), Гадебуше (1712 г.) и др. Тем не менее, в историографии прочно закрепилась точка зрения, что Карл XII, в отличие от своих предшественников, пренебрегал артиллерией³. По этой, якобы, причине, а также из-за отсутствия достаточного количества боеприпасов и пороха, шведы не использовали в Полтавском сражении свою первоклассную и довольно многочисленную артиллерию⁴. В последние годы это утверждение успешно опровергнуто благодаря ряду исследований. В ходе Северной войны шведы использовали артиллерию «широко и во многом новаторски». Именно они стали успешно применять массирование огня на направлении главного удара и мобильное артиллерийское наступление⁵. Накануне Полтавской баталии шведы специально распускали слухи о крайнем недостатке боезарядов и пороха, наряду с иллюзией малочисленности их армии, дабы спровоцировать русских на сражение. Реальной причиной отсутствия шведской артиллерии на поле боя под Полтавой стали тактические соображения. Шведская армия ориентировалась на скрытность подхода, нежелательность отягощения войск и снижения наступления при прохождении редутов и атаке укрепленного лагеря. Король посчитал артиллерию «ненужной в том скоротечном и внезапном бою, на который рассчитывали шведы»⁶. В разгар сражения этот промах станет очевидным, но изменить что-либо будет уже невозможно. 

Шведская артиллерия. Рис. Марка Гривеса 

Шведские артиллеристы. Фрагмент гравюры начала XVIII в. 

Шведская артиллерия в бою в годы Северной войны 

Накануне решающего сражения шведская артиллерия располагала 39 орудиями, при них находилось 519 человек и 549 лошадей⁷. В Полтавском сражении основная часть артиллерийского полка шведской армии находилась в резерве у села Пушкаревки (символичное название!), большие орудия (возможно, пудовые гаубицы и 6-фунтовые пушки) отправили еще около 25 июня к Санжарам⁸. Командир полка полковник Рудольф фон Бунау (von Bunau)⁹ со своим штабом находился с главными силами. В Полтавском сражении он был тяжело ранен и скончался 1 июля. По окончании сражения часть артиллеристов вместе со шведской армией отступила к Переволочне, где безуспешно пытались организовать строительство плотов для переправы на другой берег Днепра¹⁰. 

Под Полтавой и Переволочной русскими войсками были захвачены четыре 6-фунтовых, одна 5-фунтовая, двенадцать 3-фунтовых, две 3-фунтовые русские пушки (захваченные шведами в Веприке), две 16-фунтовые гаубицы, четыре 6-фунтовые мортиры, четыре 3-фунтовые мортиры и три железные 3-фунтовые пушки¹¹. Всего были взяты в плен 200 человек «служащих» шведских артиллеристов, 34 – «неслужащих» и 301 человек «всяких мастеровых и иных ниских служителей»¹². Удивляет большое число нестроевого обслуживающего персонала полка. Дело в том, что немаловажную роль в полевых условиях играли кузнецы, плотники и другие мастера, сопровождавшие артиллерийский полк. Они занимались починкой лафетов, изготовлением и ремонтом повозок, поскольку на одно орудие в среднем приходилось четыре специальных повозки, предназначенных для перевозки запасных частей, колес, лафетов, инструментов, боеприпасов и т. д. Изготовление боеприпасов часто проводилось в полевых условиях, и для этого также требовались соответствующие мастера.

Каждому артиллерийскому орудию полагался не только орудийный расчет, но и довольно большой обслуживающий персонал. Например, 3-фунтовая полковая пушка перевозилась тремя лошадьми, запряженными в передок; прислугу ее составляли пять артиллеристов (констапель, два ученика констапеля, два гантлангера¹³). Кроме того, в состав прислуги каждого орудия включалось 12 нестроевых чинов (гантверкеров¹⁴ и ездовых – фурлейтов¹⁵). Каждым орудием командовал либо унтер-офицер, либо младший офицер артиллерии. Во главе взвода из двух орудий стоял либо штык-юнкер, либо фенрих (прапорщик) или лейтенант. Ротой из четырех орудий командовал капитан. В зависимости от калибра и веса орудия, его транспортировка осуществлялась различным количеством людей, лошадей или быков.

В Архиве ВИМАИВиВС сохранилась «Ведомость полоненным артиллериским служителем офицерам и рядовым» (см. фрагмент «Ведомости» в приложении к статье), датированная 1 июля 1709 г. Благодаря этому уникальному документу становятся известными имена и фамилии строевых и нестроевых чинов полка с указанием их национальностей (в большинстве случаев). В артиллерийском полку служили не только коренные шведы, но и финны, датчане, голландцы, саксонцы, поляки, выходцы из Померании, Бранденбурга, Пруссии, Бремена, Лифляндии, Шлезвиг-Гольштейна и других земель¹⁶.  После Полтавской победы над шведами остро встал вопрос, что делать с огромной массой военнопленных. Значительная часть пленных (до 3000 человек) была отправлена в Воронеж¹⁷. В Стародуб (ныне г. Стародубна-Клязьме в Брянской области, западнее Севска) было отправлено 2000 рядовых. По городам к востоку от Полтавы – Изюму, Харькову – и к северу – Ахтырке – был распределен отряд в 2223 человека¹⁸. Пленных отправляли также в Ораниенбург (ныне г. Чаплыгин, Липецкая обл.), Смоленск, Казань и Астрахань. Одновременно шла спешная подготовка указов об условиях приема пленных в русскую военную службу.

Ведомость полоненным артиллерийским служителям офицерам и рядов. 1 июля 1709 г. Архив ВИМАИВиВС. Ф. 2. Оп. 1. Д. 40. Л. 121 

Надо полагать, что принятию решения пленных шведов о своей дальнейшей судьбе способствовала впечатляющая акция устрашения, разыгранная 6 июля на месте «генеральной баталии», где были выстроены в линии полки регулярной армии, казаки и «опоздавшие» к началу битвы калмыки. После демонстрации многочисленных трофеев, шведы вынуждены были пройти между рядами вспомогательных русских войск. «Когда оные пленные между линией  калмыков и казаков шли, – писал очевидец событий, – калмыки смотря на пленных скрежетали зубами, ломали руки, грызли пальцы и прочие престрашные свирепости образы являли; пленные от великого их страха страшились на них и глядеть, а прочие закрывали глаза шляпами и имели страх, дабы некоторая часть плена не отдана была им, ибо у них было слышно, что калмыки пленных пекут и едят, и кровь их пьют, и того ради, возводя глаза на небо с криком говорили: “Спаси нас Боже!” и рассуждали, когда б сии человекоядцы были при Полтавской или при Переволоченской сдаче, то б не один человек из них не спасен был»¹⁹.

Ужас, испытанный скандинавами перед восточными варварами, которых многие видели впервые в жизни, заставил многих шведов задуматься о своей дальнейшей судьбе в «дикой Московии». И буквально на следующий день среди военнопленных развернулась активная вербовка на русскую службу, что, впрочем, было распространенной традицией в европейских войнах XVII–XVIII вв.

8 июля 1709 г. командующий русскими войсками генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев направил начальнику русской артиллерии Я.В. Брюсу предписание о переходе шведских пленных офицеров и рядовых на русскую службу, «как немцев, так и природных шведов». «Дабы оные, которые похотят, – отмечал Шереметев, – писались в службу его царского величества, и обнадежить, что желающим службы жалование дано будет им по достоинству, а ежели немцы в службу не пойдут, и оные будут держаны как природные шведы в неволе, також ежели природные шведы желающие в службу царского величества станут объявлять, что они в службу против своего государя служить не могут, им обещать, что они будут употребляться кроме шведской службы»²⁰.

10 июля Б.П. Шереметев отдал еще один приказ Я.В. Брюсу отобрать в русскую службу шведских пленных артиллеристов²¹. На следующий день Я.В. Брюс ответил Б.П. Шереметеву, что пленные отказываются давать подписки о переходе в русскую службу, пока им не объявят размер жалованья. Об этом обстоятельстве Шереметев известил Петра особым донесением. Находясь в Решетиловке, Петр поставил на документе резолюцию: «Дать офицером на месяц, а солдатам по рублю»²².

В первых числах июля 1709 г. часть артиллеристов в количестве 84 человек согласились перейти на русскую службу. Их отделили от остальных пленных и передали под надзор полковника  Г.И. Карташова²³, «дабы оные меж прочих полоняников не метались», и пообещали «в службу против короля шведского не употреблять»²⁴. 13 июля 1709 г. в русскую службу изъявили желание вступить 20, а затем еще 5 человек (из 25 человек 12 были шведы по национальности)²⁵. Это был, прежде всего, технический персонал шведского артиллерийского полка – кузнецы («малого и большого дела»), плотники, колесники, прядильщики, портные, седельные и канатные мастера, шорники²⁶. Их распределили под караул в Каргопольском, Ямбургском и Нечаева полках, пообещав жалованье от 5 до 10 талеров в месяц, предварительно выяснив, сколько они получали на королевской службе²⁷.

Роспись шведских мастеровых артиллерийского полка, изъявивших желание перейти на русскую службу. Архив ВИМАИВиВС. Ф. 2. Оп. 1. Д. 40. Л. 185 

При русской полковой артиллерии было оставлено 29 пленных, перешедших на русскую сторону²⁸. Они принесли присягу, и им было установлено жалованье: минерному и понтонному поручикам – по 12 рублей в месяц, штык-юнкеру – 9 рублей, сержантам (4 чел) – по 6 рублей, капралу – 3 рубля, канонирам (9 чел) – по 2,5 рубля, гантлангерам (3 чел) – по 1,5 рубля, кузнецам (3 чел) – по 9 рублей, кузнечным подмастерьям (5 чел) – по 4,5 рубля и колесного дела подмастерью – 4,5 рубля²⁹. 

Поступившие на русскую службу выпадали из категории пленных, и в дальнейшем в документах (ведомостях на выплату жалованья, списках личного состава, донесениях и пр.) они фигурируют наряду с русскими артиллеристами и наемными западноевропейскими специалистами.

Однако более сотни человек³⁰ из числа военнопленных артиллеристов отказались перейти на русскую службу. Среди их списочного состава были сержанты, писари, бомбардиры, канониры, гантлангеры, фуриеры, полковые профосы, лекари, фурлейторы, артиллерийская прислуга и мастеровые. По росписи их передали под начало обер-комиссара Артиллерийского приказа Е.П. Зыбина³¹. «Отказники» были препровождены под конвоем в Москву и размещены, по-видимому, на Московском пушечном дворе. Именно об этих людях и пойдет далее речь.

Пленным шведским артиллеристам довелось стать и невольными участниками грандиозного триумфального шествия, состоявшегося в столице 21 декабря 1709 г. в честь Полтавской виктории. Капрал Эрик Ларссон Смепуст в своих заметках писал, что в течение трех дней всех пленных шведов пешком проводили через триумфальную арку, возведенную в русской столице «на стыд и позор» шведам, и вели дальше по городским улицам. Колокола на церквях звонили, народ кричал, кто-то выкрикивал ругательства и проклятья пленным. Был «такой грохот и шум, что люди вряд ли слышали друг друга на улицах». В первый день по улицам прошли рядовые солдаты, капралы и унтер-офицеры, на следующий день – артиллерия со знаменами, штандартами, литаврами и барабанами, а на третий день – все генералы, младшие и старшие офицеры с теми носилками, которые использовали для переноски раненого Карла XII³².

На известной гравюре А.Ф. Зубова «Торжественное вступление русских войск в Москву 21 декабря 1709 г. после Полтавской победы» (1711 г.) под № 11 в самом центре гравюры (в четвертой от зрителя «линии» шествия) изображена шведская артиллерия, сопровождаемая пленными артиллеристами, а в конце триумфального шествия под № 29 видны артиллерийские повозки. В первом варианте гравюры, датируемом 1710 г., художник изобразил шведскую артиллерию еще ближе – во второй «линии»³³.

На гравюре П. Пикарта (1711 г.), посвященной этому же сюжету, шведские пушки вместе с сопровождающими их пленниками отчетливо видны в четвертой «линии»³⁴. 

Торжественное вступление русских войск в Москву после Полтавской победы 21 декабря 1709 г. Фрагмент гравюры Пикарта. 1711 г. 

По окончании триумфа, пленных шведов (или, как их называли в документах – «арестантов») стали использовать как рабочую силу. На Пушечном дворе пленные выполняли многочисленные и подчас весьма тяжелые работы. Они изготавливали формы для литья пушек и мортир³⁵. Переносили различные «железные припасы», доски, дубовые брусья (т. е. выполняли тяжелые такелажные работы), таскали щебень, чистили снег, ремонтировали постройки на Пушечном и Полевом дворе³⁶.

В Артиллерийском приказе шведы занимались строительством кладовой палаты и других каменных построек, в т. ч. нового здания приказа и артиллерийской школы³⁷.

Участвовали они и в строительстве новых фортификационных укреплений Московского Кремля, в частности в возведении болверка (от нем. Bollwerk – бастион) у Наугольной башни³⁸ и у Сретенских ворот³⁹. В декабре 1716 г. пленных шведов отправили на строительство московского губернаторского двора⁴⁰.

Шведы должны были заниматься заготовкой и возкой дров для Литейного двора⁴¹, складывали «бомбы в груды»⁴².

Того количества пленных шведов, которые оставались в ведении Артиллерийского приказа в Москве, иногда было недостаточно для выполнения срочных работ. Например, в июле 1716 г. по распоряжению Петра I необходимо было в кратчайшее время изготовить 50 палубных «решетчатых» подвод и отправить их в Санкт-Петербург. По этой причине с Пушечного двора на Артиллерийский деловой двор были спешно переведены 39 пленных шведских плотников⁴³.

Ответственные за пленников подьячие Артиллерийского приказа ежемесячно подавали руководству отчеты об их работе, на основании которого выдавались кормовые деньги⁴⁴. 

Количество оставшихся при Артиллерийском приказе к середине 1710-х гг. пленных шведов было не велико. Так, например, судя по ведомостям, в августе 1716 г. там находилось 146 человек, из них 130 использовалось в работах (в т. ч. 1 вахмистр, 3 сержанта, 5 капралов и 121 рядовой). «За работами» (т. е. неработающих) было 15 человек больных, и с ними находился пастор⁴⁵.

В декабре того же года при артиллерийском ведомстве состояло 142 военнопленных, из них 13 человек были больны, а один даже «впал в изумление» – т. е. сошел с ума, не вынеся, вероятно, тяжелых условий многолетнего плена⁴⁶.

К сожалению, практически не сохранилось сведений о содержании и лечении заболевших военнопленных. Можно лишь предполагать, что вряд ли для них вызывали врачей или обращались за лекарствами в аптеку. Скорее всего, больным приходилось полагаться на собственные силы, минимальные медицинские познания и доброе отношение товарищей по несчастью. Известно лишь, что больным шведам дозволялось жить за пределами Пушечного двора. В 1716 г. начальство «потеряло» двух пленников – Андреаса Тюльмана и Ульрика Блюма, забыв, что «жили они и лечились в Немецкой слободе, а не в воротницкой, где поставлены с своею братиею на фатеры» (т. е. не в помещении у ворот, где всегда находились караульные)⁴⁷.

Пленные шведские артиллеристы, как рядовой состав, так и офицеры, оставались на положении арестантов, что предопределяло ограничения в свободе передвижения и праве переписки. При расселении и переводах с места на место они находились под охраной караульных из числа солдат или казаков. В августе 1711 г. в Москве всего содержалось 1469 пленных шведов, 152 человека составляли их жены и дети. При них на карауле состояло 849 солдат и офицеров. Таким образом, в столице на двух пленных шведов приходился один караульный. Несмотря на жесткие меры охраны, в 1712 г. был раскрыт заговор пленных шведских офицеров с целью побега, в результате чего 44 человека были разосланы по подмосковным монастырям⁴⁸.

Однако побеги, в т. ч. и шведских артиллеристов, не прекращались. Одна из таких попыток побега пленников с Пушечного двора в Москве была предпринята весной 1714 г. Двоих беглецов задержали в Смоленске, очевидно, что они намеревались бежать в Польшу, а оттуда попытаться вернуться на родину – «хотели пройти в швецкую землю». Шведов арестовали осенью или в начале зимы. Несколько месяцев они пробирались к границам Российского государства, избегая, вероятно, больших дорог и населенных пунктов, питаясь чем придется. Задержанные сообщили, что были взяты в плен еще под Нарвой (т. е. в 1704 г.) и «отданы в работу на Пушечный двор». Десять лет эти люди томились в неволе, выполняя тяжелую работу. Беглецов доставили из Смоленска в канцелярию московского гарнизона, а оттуда передали под арест в Артиллерийский приказ. В январе 1715 г. их судьба, очевидно, была решена Я.В. Брюсом, и они были возвращены к прежней работе⁴⁹.

Осенью 1714 г. сержант Григорий Ушаков подал «ведение» об «ухождении с Пушечного двора шведов арестантов шести человек»⁵⁰. Летом 1715 г. в Артиллерийский приказ были возвращены из-под Можайска три пленных беглеца. В допросе шведы сказали, что «бежали они сами собою, без подговору, и хотели идти в свою землю». Один из арестантов заявил, что это уже вторая его попытка бежать на родину⁵¹.

Иногда попытки бегства заканчивались трагически. Об одном таком случае рассказывает осведомленный шотландский офицер-артиллерист на русской службе и дальний родственник начальника русской артиллерии Питер Генри Брюс в своих «Мемуарах».

«Я не могу не упомянуть, – пишет автор, – что случилось в мое собственно время с двумя шведскими офицерами, которые были взяты в плен во время Полтавского сражения. Их не досчитались, и был объявлен большой розыск, но о них не было ничего слышно. Из этого заключили, что офицеров убили. Hекоторое время спустя исчезли четверо других, их отсутствие не было замечено до тех пор, пока один из них, капитан Горн, не вернулся, раненный в плечо пулей. Он лично обратился к нашему артиллерийскому лейтенанту, который был его прежним знакомым во время шведской службы, ему он рассказал о несчастье, которое случилось с ним и его товарищами. Лейтенант сразу же информировал генерал-майора артиллерии Гюнтера⁵² о том, что случилось со шведскими офицерами, и что негодяи [подозреваемые в преступлении], на которых донесли, находятся в доме в той части города, где расквартированы артиллеристы. Генерал сразу же распорядился, чтобы их взяли под стражу, состоящую из четырех человек. Вкратце история была такова. Еврей, который принял христианскую веру по греческому обряду и который был гравером по ремеслу, подделывал паспорта  с канцелярской печатью и договорился с двумя первыми офицерами переправить их в Польшу за некоторую сумму денег, оттуда они могли бы спокойно перебраться в свою собственную страну. В паспорте они были указаны как два офицера, направляющиеся в армию, каждый с одним слугой. Они прибыли к польской границе, и никто их не задержал и не заподозрил. Когда они проследовали через Смоленск, еврей захотел, чтобы они написали своим товарищам в Москву и сообщили бы им, как просто удалось совершить побег. Офицеры сделали это и порекомендовали еврея как подходящего человека, которого можно нанять, если кто-то из сотоварищей соберется сбежать так же, как сделали они. После того как еврей получил эти рекомендательные письма, он предложил сопровождать офицеров еще один день пути, и они согласились. Офицеры ехали вместе через лес и поздравляли друг друга с удачным побегом, а еврей со своим приятелем ехали за ними в качестве слуг. Каждый из них выхватил по пистолету и так хорошо прицелился, что оба офицера были убиты наповал. Ограбив убитых, они вернулись в Москву, где завлекли в ту же самую ловушку капитана Горна и еще троих [шведских офицеров], показав им письма тех, кто [якобы] уже совершил побег. Отправившись с паспортом на четырех офицеров и с таким же числом слуг, они также добрались к польской границе. Они ехали поздно ночью, “слуги” выстрелили и каждый убил своего “господина”, за исключением капитана Горна, который был ранен в плечо. Он упал с лошади, и они думали, что офицер мертв также, как и остальные, пошли за лошадьми, которые убежали, испугавшись выстрелов. Тем временем капитан Горн очнулся, пробрался в лес, где и спрятался. Злодеи, когда вернулись, не обнаружили его и начали искать. Так как было темно, то они не могли его найти, и, ограбив трех других [офицеров], они вернулись в Москву, особенно не беспокоясь по поводу капитана Горна, так как он не осмелится, как они решили, вернуться и донести на них. Капитан, однако, чтобы не допустить продолжения этих злодеяний и наказать [преступников], решил вернуться. Он открылся управляющему одного дворянина близ Смоленска, который в то время как раз отправлял сани с провизией для своего господина в Москву. Капитан воспользовался этой возможностью и поехал с ними. По приезде [в Москву] он признался, как уже было рассказано выше. Четверо злодеев были взяты под стражу, допрошены и признались в том, о чем я рассказал. Они преподнесли все это так,  будто совершали похвальные деяния, уничтожая врагов его величества, которые собирались бежать из тюрьмы. Счастливым обстоятельством было то, что Горн спасся, иначе бы они наделали много горя, если бы не были раскрыты, так как у них были рекомендации от четырех последних несчастных погибших дворян. Злодеев пытали, посадили в тюрьму, а затем всех колесовали»⁵³.

Надо полагать, что в то время в Москве побеги пленных шведов организовывались заинтересованными лицами за деньги. Во всяком случае, отголоски этого фигурируют в одном из писем Я.В. Брюса в Артиллерийский приказ. Требуя выяснить причины бегства пойманных шведов, генерал-фельдцейхмейстер пишет: «…прикажите их роспросить, кто не обещал ли им за деньги или за иное что тот путь к побегу показать из Москвы, и до которого места выпроводить»⁵⁴. Режим содержания пленных шведов в столице пытались ужесточить и на самом высоком уровне. Петр I писал московскому обер-коменданту князю М.П. Гагарину: «Также слышно здесь, что в Немецкой слободе много явилось безделных людей, которые имеют противную корреспонденцию с шведами, больше чаем из тех же шведов, которые ходят в слободе по воле, или те, которые приняты в службу; того для приставь ты над слободою ведать кого доброго человека из царедворцов, чтоб он того накрепко смотрел и таких людей, которые в худых поступках или кореспонденцыях явятца, имал и приводил в приказ»⁵⁵.

Заметим, что Я.В. Брюс был категорически против наказания возвращенных беглецов: «Арестантов за побег штрафовать не надлежит, понеже всякой полоняник ищет того, как бы ему свободитца»56 . В другом письме он повторял свою мысль: «Шведов двух человек, которые было ушли, наказания им чинить не для чего. Понеже всякой невольник ищет своей свободности, как бы ему оную получить»⁵⁷. Всю вину за побег генерал-фельдцейхмейстер возлагал на нерадивых караульщиков, которых следовало допросить и наказать, а пленных шведов вернуть к прежней работе⁵⁸. За пленными надлежало «смотреть и караулить накрепко, дабы впредь тако ж бы не чинили». Вновь назначаемых караульных следовало предупредить, что за побег будет взыскано именно с них, а не со шведов⁵⁹.

Особенно Я.В. Брюса возмутил случай, произошедший 14 сентября 1715 г. на Пушечном дворе, когда оттуда из-под караула сбежал арестант Ирик Грост. Беглеца «прозевали» солдат Михайло Белозеров и сержант Белозерского полка Петр Кура. Швед умудрился сбежать из избы (казармы), где жили под караулом пленные. «Донесли мне, – писал Брюс, – что тот арестант ушел в день (т. е. днем. – С.Е.) из избы, где они бывают, а не с работы, что не без дивности есть, понеже с работы уйтить, мнитца, способнее было, нежели как из той избы»⁶⁰.

Тем не менее, побеги шведских военнопленных не были чем-то экстраординарным, во всяком случае, в приказной переписке они рассматриваются как типичные реалии того времени.

В поисках средств к существованию пленные шведы, и прежде всего офицеры, поступали на службу в русские дворянские семьи⁶¹. Упоминавшийся выше шотландец П.Г. Брюс, вхожий благодаря своему высокопоставленному родственнику в высшее московское общество, отмечал, намекая на некий сексуальный подтекст, что многие русские дворянки в отсутствие находившихся на войне мужей охотно «брали к себе в семьи шведских офицеров, взятых в плен под Полтавой. Hекоторые из них были привратниками, некоторые – гувернерами детей, а некоторые учили их музыке и танцам. Поэтому все их балы устраиваются со шведскими джентльменами и другими иностранцами, которых они очень любят»⁶².

Правительство пыталось контролировать распределение пленных шведов среди частных лиц, и особенно в столице. В январе 1712 г. был разослан указ, требовавший добровольно сообщить «у кого при доме» живут пленные, представить их списки, с указанием, «которой земли» (т. е. откуда происходят). За укрывательство власти грозили огромным штрафом в 50 рублей⁶³.

Генерал-фельдцейхмейстер Я.В. Брюс один из первых стал использовать образованных шведских офицеров в качестве переводчиков остро необходимой технической и другой иностранной литературы. Брюс, будучи полиглотом, к сожалению, не знал шведского языка и не мог читать шведские книги. Выход из этого положения был найден следующим образом. Начальник артиллерийского ведомства приказал пленному шведу Густаву Адаму Мунку перевести книгу о селитроварении со шведского на немецкий, а последним Брюс владел свободно. Позднее тот же шведский пленник переводил для Брюса некие «тракционы» (трактаты), которые «писаны в прошлобывшей войне короля щвецкого з датчанами и о случившихся тамо в то время дел их». За свою работу Г.А. Мунк получил вознаграждение в 10 рублей⁶⁴. 

Однако перевод некоторых книг на русский язык вызывал большие затруднения. По распоряжению Петра I начальник русской артиллерии поручил пленному шведу Якобу Рейнгольду перевести на русский язык (или подыскать переводчика) некие «тетради» на немецком языке⁶⁵. После нескольких месяцев мытарств швед вернул «тетради» в Артиллерийский приказ, заявив, что перевести их не удается, «ибо писано в оных зело высокие речи»⁶⁶.

Нельзя не отметить еще один интересный сюжет из жизни пленных шведских артиллеристов в России. Согласно документам Артиллерийского приказа летом и осенью 1716 г. они вместе с русскими мастерами, под руководством голландского литейного мастера на русской службе Михея (Михеля) Арпольта, по именному указу самого Петра I участвовали в изготовлении статуи Нептуна (ныне находящейся рядом с дворцом Монплезир в Нижнем парке в Петергофе)⁶⁷. По некоторым сведениям, рисунок будущей скульптуры бога морей сделал сам Петр I⁶⁸. Отливка происходила на Московском пушечном дворе в литейном амбаре по специально изготовленной деревянной модели: «Для литья того Нептуна деревянный образец зделан, за которого дано за работу 10 рублей, ионый образец для литья оного Нептуна ему, Арпольту, отдан»⁶⁹. Согласно донесению подьячего Артиллерийского приказа Иллариона Докукина⁷⁰ шведские арестанты «на Пушечном дворе в литейном амбаре к литью Нептуна яму чистили и фурму (т. е. форму. – С.Е.) в яме поставили, и землю колотами (деревянными колотушками для утрамбовывания земли. – С.Е.) обивали, дрова рубили и в амбар носили»⁷¹. Кроме того шведы «к заводу формы личинной (т.е. статуи. – С.Е.) срубили горн и кругом шалаш основали бревенчатой и лубьем обили и покрыли»⁷². Этот монумент считается первой светской скульптурой, изготовленной в России.